Поселенцы (= Пионеры) [старая орфография] - Купер Джеймс Фенимор

Съ видимымъ неудовольствіемъ выслушалъ юноша это предложеніе; но, собравшись съ духомъ, отвѣчалъ:

— Я бы съ большимъ удовольствіемъ принялъ ваше предложеніе честно заработать себѣ хлѣбъ, если бы y меня не было теперь болѣе важныхъ обязанностей. Позвольте мнѣ заняться охотой.

— Вы хватаетесь за невѣрное ремесло, молодой человѣкъ, отвѣтилъ судья, и я прошу васъ быть въ моемъ домѣ хотя до тѣхъ поръ, пока совершенно излѣчится ваша рука.

Судья говорилъ много любезностей, которыя Эдвардсъ слушалъ съ тяжелой, душевной борьбой. Онъ, кажется, уже рѣшался принять предложеніе судьи, но на лицѣ его снова показалось выраженіе необъяснимаго отвращенія.

Индіецъ съ большимъ участіемъ, усиливавшимся съ каждой минутой, слушалъ слова судьи. Наконецъ, подойдя къ разговаривавшимъ, сказалъ имъ съ достоинствомъ:

— Слушай своего отца, юноша, — слова его стары; молодой орелъ и великій начальникъ могутъ безопасно жить и спать вмѣстѣ. Мингосы и Делавары враги, a вы ихъ потомки. Учись ждать, сынъ мой; ты Делаваръ, a индіецъ терпѣливъ.

Слова эти, кажется, имѣли большое вліяніе на нерѣшительнаго юношу Послѣ долгаго сопротивленія, онъ наконецъ рѣшился принять предложеніе судьи, съ условіемъ — прервать его, когда ему вздумается.

Этимъ кончились переговоры, къ неудовольствію судьи, который рѣшительно не могъ объяснить себѣ отвращенія молодаго человѣка къ его личности в дому. Онъ задумчиво шелъ съ братомъ и дочерью домой, и разговоръ ихъ касался неизвѣстнаго молодаго человѣка.

Трое пріятелей отправились мимо деревни; достигнувъ озера, по замерзшей поверхности подошли они къ подошвѣ скалы, y которой стояла ихъ хижина. Юноша первый прервалъ молчаніе.

— Кто бы подумалъ мѣсяцъ тому назадъ, что я рѣшусь служить судьѣ и быть, такъ сказать, домочадцемъ моего страшнѣйшаго врага. Рабство это не можетъ долго продолжаться, потому что я стряхну его съ себя, какъ пыль съ моихъ сапоговъ.

— Развѣ онъ Мингосъ, что ты зовешь его врагомъ? спросилъ Чингахгокъ.

— Я не вѣрю этому дѣлу, Змѣя, сказалъ Кожаный-Чулокъ; я слышалъ, что y насъ будутъ новые законы, по которымъ будутъ новыя дороги въ горы. Мѣстность такъ измѣнилась, что насилу узнаешь острова и теченія; сказать по правдѣ, я не слишкомъ вѣрю этому краснорѣчію, потому что, сколько я ни слышалъ этихъ бѣлыхъ ораторовъ, они всегда какъ то имѣли виды на индійскія земли.

— Ну, я подвергнусь своей участи, и забуду кто я, сказалъ юноша; не напоминай мнѣ, что я потомокъ начальника Делаваровъ, который былъ владѣтелемъ этихъ горъ, прекрасныхъ долинъ и водъ, по которымъ ты плаваешь. — Да, я буду его вассаломъ и слугой; развѣ это не недостойное рабство, старикъ?

— Старикъ! торжественно повторилъ индіецъ. Да Чингахгокъ старъ, рука его — рука бабы, томагавкъ его — деревянный топоръ; чертополохъ и вѣтви — враги его. Пора отправиться къ предкамъ, Большой Змѣй Делаваровъ, дни его разсчитаны, и онъ хочетъ умереть.

— Довольно, пріятель, сказалъ юноша, — не говори больше, слова твои такъ тяжело ложатся на сердце.

Чингахгокъ замолчалъ, и пріятели вошли въ избу, снявъ предварительно запоръ, защищавшій ихъ имущество.

На другой день Эдвардсъ занялся дѣломъ y судьи, и почти три мѣсяца прошли безъ особенныхъ приключеній. Днемъ онъ прилежно работалъ, a ночи часто проводилъ въ хижинѣ Кожанаго-Чулка. Сношенія трехъ охотниковъ были таинственны и радушно поддерживались, хотя Чингахгокъ рѣдко, a Натти даже никогда не ходилъ въ господскій домъ. Эдвардсъ пользовался всякой минутой, чтобы навѣстить свое жилище, откуда возвращался очень поздно, иногда даже съ восходомъ солнца. Тѣ, кто зналъ эти посѣщенія, дѣлали разныя предположенія, не давая этого замѣтить, только Ричардъ высказывалъ иногда вполголоса свои замѣчанія.

Глава третья

Съ наступленіемъ весны огромныя снѣжныя массы, покрывавшія деревню, стали постепенно таять, и, вмѣсто гладкой снѣговой коры, улицы покрылись почти непроходимою грязью. Младшіе члены семейства изъ господскаго дома, къ которымъ можно было причислить и Луизу Грандтъ, дочь пастора, не остались равнодушными къ этой перемѣнѣ. Они могли наслаждаться всѣми удовольствіями зимы, пока снѣгъ покрывалъ улицы, и не только предпринимали поѣздки на горы и долины, но находили различные поводы къ удовольствію и на замерзшей поверхности озера. При этихъ поѣздкахъ въ окрестности, какъ дамы, такъ и кавалеры, употребляли верховыхъ лошадей, и первыя часто сопровождались однимъ или и нѣсколькими кавалерами семейства. Молодой Эдвардсъ ежедневно все болѣе входилъ въ свое положеніе, и нерѣдко принималъ участіе въ прогулкахъ съ беззаботностію и чистосердечіемъ, изгонявшимъ на минуту изъ его души всѣ страшныя воспоминанія. Привычка и юношеское легковѣріе, казалось, одерживали верхъ надъ тайнымъ источникомъ его безпокойства, хотя минутами снова являлось это отвращеніе къ судьѣ Темплю, которое въ первые дни знакомства выказалось въ ихъ разговорѣ.

Въ концѣ марта, Ричардъ Джонсъ уговорилъ Елисавету и подругу ея, Луизу Грандтъ, сопровождать ихъ на холмъ, который, по сказаніямъ, оригинально нависъ надъ озеромъ.

— Дорогой мы проѣдемъ мимо сахарныхъ тростниковъ Билли Кирби, и можемъ полюбоваться на нихъ, прибавилъ онъ. Въ цѣломъ околоткѣ никто не умѣетъ варить сахаръ, какъ этотъ Кирби.

— Да, Билли хорошій порубщикъ, замѣтилъ Веньяминъ Петильянъ, или Пумпъ, какъ его называли сокращенно, державшій въ рукахъ поводья лошади, на которую садился судья. — Онъ хорошій порубщикъ и превосходно владѣетъ топоромъ. Недавно я видѣлъ сахаръ съ его фабрики, о которомъ и старая пріятельница, дѣвица Петибонна, говорить, что онъ вкусенъ, какъ лучшій сиропъ. A вѣдь вы знаете, господинъ Джонсъ, что дѣвица Ремаркабль имѣетъ въ своемъ рту, похожемъ на орѣшные щипцы, особенное чутье для сладостей.

На этотъ ѣдкій намекъ мировой судья громко засмѣялся, и Пумпъ изо всѣхъ силъ вторилъ ему въ этомъ. Когда потомъ всѣ сѣли на лошадей, то кавалькада въ лучшемъ порядкѣ двинулась по деревнѣ. Дорогой встрѣтили они Левуа, и, оставивъ за собой дома, общество поѣхало по дорогѣ, ведущей къ лѣсу.

Ричардъ Джонсъ всячески старался занимать общество, пока наконецъ не достигли на вершинѣ горы вырубленнаго лѣса, гдѣ ели и сосны совершенно исчезли, уступили мѣсто рощѣ изъ сахарнаго клена съ его прямыми стволами и размашистыми вѣтвями, покрывавшими всю землю. Возлѣ каждаго древеснаго корня пробуравливалась дыра, въ которую входила трубочка изъ кожевеннаго дерева. Передъ ней стояло грубо выдѣланное изъ липы корыто для принятія сока, который вытекалъ посредствомъ этого безъискусственнаго и роскошнаго устройства.

Сахароваръ Билли Кирби занимался недалеко отъ лошадей. Равнодушно повернулъ онъ голову на громкій призывъ мироваго судьи, и съ удивительнымъ хладнокровіемъ разсматривалъ приближающееся общество. Потомъ кивнулъ каждому добродушно и искренно, какъ будто это были равные ему, и даже передъ дамами онъ не снялъ шляпы.

— Какъ поживаете, господинъ мировой судья? спросилъ порубщикъ. Что новаго въ деревнѣ?

— Ничего особеннаго, Билли; Но что это значитъ? Гдѣ же твои четыре котла, корыто и желѣзный охладительный котелъ? Развѣ ты такъ небрежно дѣлаешь сахаръ? Я всегда думалъ, что ты лучшій сахароваръ въ околоткѣ.

— Это такъ и есть, господинъ судья, и я во всемъ округѣ никому не уступлю въ вырубкѣ лѣса, сахаровареніи, производствѣ кирпичей и поташа и тому подобнаго, не смотря на то, что топоромъ я владѣю лучше всего.

— Да вы, кажется, мастеръ на все, Билли? сказалъ Левуа.

— Да, да, сказалъ Билли, съ видимой простотой: если вы хотите чѣмъ-нибудь торговать, то круглый годъ найдете y меня такой хорошій сахаръ, какого не найдете нигдѣ. Хотите завести торговлю?

— Я даю вамъ десять су за фунтъ, Билли.

— Господинъ Левуа предлагаетъ вамъ десять пенсовъ за фунтъ сахара, сказалъ Эдвардсъ порубщику не понявшему француза.

Пристально, большими глазами смотрѣлъ тотъ на говорившихъ, не произнося ни слова.

— О, десять пенни, повторилъ французъ. Билли снова осмотрѣлся, и, кажется, былъ того мнѣнія, что надъ нимъ смѣются. Потомъ, взявъ ложку, которая лежала въ сторонѣ отъ котла, началъ старательно мѣшать жидкость, наполнивъ ее сокомъ, поднялъ и снова вылилъ сокъ въ котелъ; ложку же покачалъ въ воздухѣ, какъ бы желая остудить остатки, и предложилъ ее господину Левуа, сказавъ: